Люби меня, Родина, или Одинок - значит, в списках не значишься?

Кузьмич, управдом наш, очень активным гражданином был. Про таких говорят: в каждой бочке затычка. В большой политике разбирался, как кризисами управлять, как супостатов победить — знал всё, до всего ему дело было, кроме семьи. Одинокий был пенсионер.

На все встречи, собрания шёл в авангарде, подъезды обклеивал призывами и анонсами общественных мероприятий. И если бы был у него смартфон, то за активность свою давно бы во все музеи бесплатно ходил на баллы, начисляемые правительством Москвы всем активно голосующим товарищам. Но он не ходил.

Депутатов, полицейских, врачей называл исключительно по имени-отчеству, уважительно. Поэтому мало кто понимал, о ком он говорит. Из дома уезжай хоть на полгода, Кузьмич всегда позвонит, если у двери мышь пробежит. Никто не обижался, напротив, удобно было. Очень ратовал за установку шлагбаумов во дворе. Хотя у самого машины и в помине не было. Если отловит тебя на улице — пиши пропало, на полчаса не меньше. А потому все капюшоны на лицо до подбородка натягивали, когда он мимо шёл. Деятельность кипела вокруг него, очень горд он был, что важную работу делает. Для общества, для всех.

А потом вдруг исчез. Как исчезал раньше, только как-то по-тихому. В почтовом ящике накапливалась пресса, счета за квартиру. Спустя неделю нарисовался участковый, молодой пацан. Походил, поспрашивал, сказал, что в конторе, где Кузьмич подрабатывал ночным сторожем, заволновались о нём, оставил свой телефон. В конторе волновались, а мы нет.

Ну, мало ли куда человека унесло, не впервой, никто по времени с ним не пересекался. Мы — пташки утренние, а он — ночная. Сказали участковому про брата, мол, Кузьмич говаривал, что есть где-то в природе брат и племянник. Может, к брату уехал? Тот сказал, что поищет родственников, велел понаблюдать за квартирой недельку. Ну, сказал поищет, значит и найдёт, полиция же ж. В наше время чёрта лысого, а не то что брата найти можно.

Только переполненный почтовый ящик, если честно, смущал. Не по-кузьмичевски как-то. Он же как пионер первого числа квартиру оплачивал. Через неделю сообщили участковому, что свет в доме соседа не горел, днём никто не открывал. Нас поняли. Но не приехали. А ещё через неделю из всех щелей полезли мухи, огромные, черные, кровью напитанные. Соседи жаловались, бегали в подвал в меховое ателье, перетрясли все меха там — мух не было.

Спустя два дня одна трезвая голова неожиданно два обстоятельства связала, мух и почтовый ящик, что того гляди лопнет. И вот тут все забегали, заголосили. Но не тут-то было. Оказывается, это целая процедура, чтобы дверь в квартиру одинокому человеку вскрыть, тем более в приватизированную. Кто за кем прийти обязан, кто кого за руку привести должен — одним словом, процедура. И если, не дай бог, позвоночник сломал, не в силах до телефона доползти, будешь лежать, пока не сдохнешь на полу как собака в продуктах собственной жизнедеятельности. Одинок — значит в списках не значишься.

Приезжали к нам в ночи два добра молодца из полиции с автоматами, побродили, понюхали, глазами посверкали. Резюмировали: «Вони нет, а мухи — это вам в санэпидемстанцию!» И уехали. Сперва активисты хотели заявление на розыск подать, а потом вспомнили, что Кузьмич-то им кто? Да никто, собственно. К тому же трезвая голова сказала, ежели заявление подать, то его ещё три дня ждать будут, на сей раз уже официально, а нам надо квартиру немедля вскрыть.

На следующий день к вечеру, проходя мимо дома, соседка заметила, что мухи на окошке у Кузьмича заместо штор стали. Позвонили участковому через день с утра пораньше. Сказал, что поищет родственников. А мы, наивные души, полагали, что он этим и доселе занимался. Позвонили в санэпидемстанцию, в МЧС, в прокуратуру, везде нас послали вежливо… к участковому, а местами и вовсе трубку не взяли. Позвонили еще раз ему. Часов в шесть явился с товарищем.

Попросили у дворника лестницу, благо Кузьмич на втором этаже жил, а не на одиннадцатом, залез участковый на козырек подъезда, в окно решетчатое глянул, горы хлама увидел, Кузьмича — нет. «Берем на себя ответственность, граждане?» — спросил. Подписали какие-то бумаги ему. Через 15 минут из МЧС прибыли, двери соседа на 7 замков изнутри закрытые, да к тому же лестницей со стулом подпертые, 40 минут выносили. Аккуратно сработали, ничего не скажешь. И все с шуточками, со смешком. Двери его оценили на пять баллов: такие запаха и за год не выпустят.

Дальше все быстро было: дяди с фотоаппаратами, поиски ксерокса, черный мешок, на мусорный похожий, и белая простыня. Разве что следственная группа долго выясняла-спорила, кто кого опрашивать будет и кто всё это подписывать должен. Двадцать пять дней Кузьмич в туалете своём жил неживой.

Наутро соседи из другого дома сказали, что врал он всё. И про брата с племянником в том числе, чтоб никто и подумать не смел, что кроме матери, давно почившей, пуст он, нет у него никогошеньки.

Зато страх у него был самый настоящий, боялся он панически гипотетических убийц; две двери входные, железная и деревянная, окна с решётками, в четырёх местах приваренными, даже шкафы-тумбочки в доме — и те на замке держал. И вся забота его о безопасности всеобщей тоже была частью ненасытной фобии, а вовсе не активной жизненной позиции, как думали наши убогие головы. А с виду и не скажешь, нормальный дядька, общественник, вечно при параде, при галстуке. Вот что значит, душа — потемки. Одиночество кого хочешь с ума сведёт.

Ну нет никого, значит нет, кто теперь это проверит. Поживем — увидим, может, и появится кто, какой-нибудь очень дальний родственник из Чечни. Двушки в центре Москвы редко без дела валяются.

Говорят, что как жизнь в Сеть ушла, как великая миграция началась между городами, человека одинокого не замечать стали. Никому дела нет, на этом свете он или уж на том. Так что, люби меня, Родина, крепко, как я тебя. Да смотри, не задуши в объятиях.